Выводы напрашиваются сами собой. Мне удалось пообщаться с представителем профессионального пролетариата, люмпен пролетариата, студентом, будущим интеллигентом. Позиции у них у все разные, но одна тенденция прослеживается хорошо: выборы этим людям уже не интересны. Их волнует не честь абстрактного института, а их повседневная жизнь. Они чувствуют, что люди на трибуне своим социальным бытием не очень-то тяготятся, и это строит между ними неотчуждаемую преграду. Джеймс вспомнил о праве на забастовку, Влада волнует безработица, Алексея — деградация чиновничества, но ничего, что бы поднималось над плоскостью бытовых проблем их не интересует. Все до единого политически безграмотны, идеологически не подкованы, политический ландшафт со всей его пестротой, волчьими ямами и темными оврагами остается для них, извините за каламбур, темным лесом. Это смоляне и их трехгрошовый протест в пику политическим кривляниям «креативного» класса. Конечно, псковичи или калужане вряд ли сильно от них отличаются, поэтому постараемся поставить диагноз всему обществу в целом.

Местами предсказуемо, местами показательно, местами, конечно, смешно. Что думают левые, мне очень хорошо понятно: они не хотят жить в мире, где люди, как пассажиры в трамвае, ждут, пока кондуктор протянет им счастливый билет. Мотивы правых мне тоже ясны: власть не может справиться с миграцией, это создает социальное напряжение, национальную преступность, отнимает рабочие места. Они в силу своих патриотически-консервативных убеждений борются со следствиями, а не первопричиной зла, но их позиция проста, заявляют они о ней громко, считать смыслы речей националистов труда не составит. Ход мыслей либералов нынче ясен каждому младенцу, даже Айн Рэнд не читавшему. Но что думают в своих моно- и малых городах те 99%, от лица которых выступает движение Occupy? Какие чувства испытывают они, читая газеты, вникая в выпуск вечерних новостей?

А хотят они того же, чего хочет Джеймс, он исчерпывающе выразил позицию российского трудящегося. Нам нужна достойная работа, высокая зарплата и социальная защищенность. Мы вкалываем иной раз больше, чем восемь часов в сутки, а получаем рост цен на продукты, одежду, бытовые товары, рост тарифов ЖКХ. Экономика страны застыла на месте, пресловутая стабильность правит бал, между тем рынок сырья во времена экономических спадов очень ненадежен и подвергается огромным рискам. Золотая мечта любого российского гражданина – брежневские 70-е. Вроде бы мы имеем ту же стабильность, но народ начинает роптать, количество трудовых конфликтов, в том числе «диких» забастовок, по данным Института Коллективного Действия за последние несколько лет резко пошло вверх. Вот этот парадокс как раз и интересен.

Люди часто берут в пример страны Западной Европы, с их «капитализмом с человеческим лицом», скандинавским «социализмом» и т.д. Такое положение стало возможным из-за доминирования общих для либералов и левых либеральных ценностей, гуманизма и уважения государства к отдельному индивидууму. Демократии и своего положения европейский рабочий добился за столетия кровопролитной и жестокой классовой борьбы. Либеральные ценности и достойная жизнь – понятия неразделимые, в СССР эти ценности были заменены идеологией партии, что позволяло обществу пребывать с сытом неподвижном состоянии. Наши граждане получили столь мощную антидемократическую прививку после чудовищной приватизации и социального коллапса 90-х, что слово «демократия» в российском дискурсе вызывает только рвотные позывы. Люди были рады возвращению стабильности, однако они к ней за 10 лет привыкли и хотят чего-то другого, более качественного. Отсутствие либеральных ценностей мешает поступательному развитию, а идеологии, которая могла бы эту стабильность законсервировать, уже не существует. Попытки обозначить оной православие в нашей по сути атеистической (спасибо, СССР!) стране успехов не имеют, население сопротивляется.

Отлично, природа недовольства более-менее ясна, но почему тогда солнце не светит на наших победных знаменах? Помните, я говорил об антидемократической прививке? Эта вакцина реагирует на любые проявления политики в целом. Люди бояться политики, считают ее злом. Но политика окружает нас каждое мгновение нашего бытия, любое наше решение суть политическое, любая философия превращается в идеологию. И так будет до тех пора, пока философия – идеология, пытающаяся преодолеть саму себя — не найдет формулу истины и не окончится смена экономических формаций. И все это время российский народ будет бежать от политики, как от чумы? Политизированный европейский пролетарий завоевал свое относительное счастье. Поймут ли это люди, осознают ли свои заблуждения о природе политики и политической философии? Надеюсь; другого выхода просто нет. Как пахали интервью с нашими земляками, даже начало этому трудному процессу еще не положено. Вот все прогрессивные силы и должны помогать обывателю политически образовываться, но ненавязчиво, чтобы не вызвать новые пароксизмы. Дидактика – тонкая наука.



Я вспоминаю историю нашего протеста. Сначала мы выходили стихийно, радостно, улыбались друг другу, друг к другу притирались, знакомились. А как блистали остроумием, черт возьми! Бегали от Триумфальной по Садовой от ОМОНа с нашистским барабаном под мышкой. Это с тех времен осталась достославная растяжка с цитатой из Ерофеева. Болотная, Сахарова, тысячи людей, но ничего не происходит. Все, что мы делаем, никуда не ведет! Просто салют, а не артиллерийская канонада. Само собой, мы начали злеть. Помню, по промерзшей насквозь Якиманке я шел в центре анархической колонны и драл глотку: «Ре-во-лю-ция! Ре-во-лю-ция!». Потом мы прошли несанкционированным красно-черным шествием до метро, где у меня опять появилось щемящее сердце чувство: мне было чертовски стыдно. Пару минут назад я славил восстание, обещал рабочим винтовки, буржуям, конечно, — веревки, а сам еду домой пить чай с бренди. Невыносимо. Мы знали, как гордо приходить, но как уходить, куда? Уже на Пушкинской, где было вовсе не до смеха, на темной неудобной площади, заполненной раздосадованным, разъяренным народом (выборы президента, чего уж там), власть преподнесла нам главный подарок: нас с боем затолкали в метро щитами и дубинками. Ха! вот это наш выход, так уходить не стыдно. Потом это привело к столкновениям на Каменном мосту и «Болотному» делу. С тех пор всегда, когда я прихожу на демонстрацию, пытаюсь определить, что передо мной, чаяния или отчаянье масс? Если чаяния, Болотная совсем увязнет, не привыкли в массе своей наши люди мечтать или хотя бы чего-то громко хотеть. А если отчаяние? Что же, русский бунт? Да здравствует бунт, осмысленный, но беспощадный! Ведь, как говорил Леон де Сен-Жюст: «Те, кто делают революцию наполовину, роют себе могилу». Поры бы это понять и нашим людям и нашим самозваным «вождям».

P.S. А в Смоленске зимой тоже был свой малюсенький протестик, о котором никто не знал, на который никто не пришел, на котором побоялись раскрыть хоть один плакат, потому что митинг, видите ли, несанкционирован. Москва и частично Петербург так и будут оставаться в одиночестве? Мне вспоминаются строки из бессмертной поэмы «Москва-Петушки», когда в одной деревне, выпив можжевеловой, решили устроить революцию. «Почему весь петушинский район охвачен пламенем, но никто, никто этого не замечает, даже в петушинском районе?»